Васильева занесло ещё в более дальнюю глухомань, чем меня, поэтому он всегда приезжал, когда из столицы ко мне вваливала очередная компания. В 95-м была талонная система, и когда через пару дней угощения у меня закончились наэкономленные вино-водочные талоны, все выжидательно посмотрели на Васильева. Тот начал путанно объяснять, что у него город написан не тот, печать другая и т.д. Я плюнул на палец, нажал на надпись и вырвал название города, а на пустое место приляпал то что нужно со своего вермишелевого талона. А чтоб не бросалось в глаза грязное пятно от пальца, повалял талон в пыли. 
       Васильеву с одной стороны было жалко, что ни за хрен собачий пропадают его неотоваренные напитки, с другой — против пьяных доводов не попрёшь. Тем не менее всю длинную очередь он ныл, что ничего у нас не выйдет. Усугубляло его пессимизм ещё и то, что продавец через одного забраковывал фальшивки. Особенно это веселило девицу, которая стояла вслед за нами: «О! Ещё один фальшивомонетчик попался!» — радостно комментировала она, когда очередному незадачливому любителю выпить талон летел в рожу. Мы хоть втайне и сомневались в своём предприятии, но терять было нечего, только Васильев своим нудением нагнетал обстановку.
       Подходит очередь, подаём талон, получаем бутылку, весёлой же девице талон летит в рожу. На её недоумение продавец в сердцах выхватывает у неё бумажку, хватает нашу и сует ей в нос:
        — Видишь, растудыт-твою, разницу?
        — Цвет не тот?
        — Вот именно
       На сей раз развеселились мы — мало того, что липа прокатила, так её ещё признали эталоном!
_______________________________________
Васильев (после отоваривания талонов):

       Во времена сухого закона в столице со спиртным был напряг, поэтому друзья приезжали попить ко мне в провинцию, т.к. у нас с этим было попроще. Вечером в выходной по межгороду звенит Агеев:
        — Телевизор смотришь?
        — Нет.
        — Переключай на такой-то канал.
       Переключил. Диктор и говорит: наша съёмочная группа где только ни бывала, а в среду по письму Владимира Митрофанова нагрянем в Павлодар.
       Ясно — диктору что подсунули, то он и прочитал. Также яснее ясного, что в среду, значит, заявится Агеев с компанией и опять будет веселье на неделю.
       При советской власти с гостиницами было туго, поэтому с утра звеню на телестудию в надежде заказать номер через них. Первый вопрос — а зачем я писал на центральное телевидение? Объясняю, что не писал, это они так — для хохмы. 
        — А зачем тогда? 
        — Да хрен их знает — молодёжная передача. 
        — Ну пусть тогда обком комсомола им гостиницу и пробивает.
       Звеню комсомолистам, опять тот же вопрос. Маленько поднаторевши с телевизионщиками, сходу заявляю, что едут снимать на молодёжную тему. 
        — Про что? 
       От фонаря ляпаю, что про воинов-афганцев. 
        — Вот пусть афганский комитет и беспокоится.
       На афганцев тоже где сядешь, там слезешь, обзвенев несколько инстанций, с новыми доводами опять вернулся к телевизионщикам. Те, чтоб отвязался, пообещали. Дал им рабочий телефон и помчался на производство.
       Перед конторой уже ждали местные неформалы с афганцами, а в фойе комсомольцы и представители музыкального сообщества. Наспех отбрехавшись от тех и других, заскочил в типографию. Там бабульки тоже интересуются. Такая популярность начала задирать, поэтому заявил, что отстаньте, ничего не знаю, это какой-то однофамилец.
       Вернулся на рабочее место, вызывают. В кабинете собралось всё конторское начальство, подозрительно смотрят и ждут ответа. Не буду же говорить, что ко мне приедут попить-повеселиться, поэтому по инерции весело и в подробностях рассказываю про однофамильца и про то, как из-за него с утра меня все, кому не лень, достают. Начальники подобрели, даже поржали и стали вспоминать подобные истории из их практики, но всё ипортила Богормистова. Заглянула в дверь и говорит:
        — Володя, звонили с телестудии, просили передать, что с гостиницей для съёмочной группы у них ничего не выходит.
______________________________________
Трудовые будни Агеева (на моём балконе):

       Давно уже взял за правило — прежде чем отвечать, досконально выяснить, для чего спрашивают. Правда, никогда это правило не выполняю.
       К примеру — пенсионер Бородихин подсовывает блокнот и просит высказать мнение о стихотворении, которое он откуда-то передрал. 
       Прочитал.
        — Ну и как? — спрашивает.
       Искренне удивляюсь:
        — И охота было вам, Пётр Иваныч, тратить время на переписывание этой белиберды и бредятины?
       Тот обиделся — как выяснилось, это он сам настрочил, но чтоб услышать объективную похвалу — соврал.
       В другой раз приносит карточку — вот, говорит, смотри, какой классный фотоэтюд сделал. Смотрю — на карточке у реки расплывшаяся спина какой-то безразмерной тётки.
       Опять недоумеваю:
        — Вы, Пётр Иваныч, покрасивше на всей речке никого не смогли найти? Что же вы сфотографировали какую-то бесформенную корову?
       Опять насупился:
        — Это, говорит, моя жена.
       Кстати, со стихами он не угомонился и отправил их на пробу в «Пионерскую правду». А вскоре получил оттуда и ответ: «Дорогой Петя Бородихин ...» (ну и дальше в мягкой форме шли советы читать побольше стихов Пушкина и тому подобные рекомендации).

       Конторой обсуждаем план очередного культурно-оздоровительного мероприятия. Когда всё уже обговорено до мелочей, наш профорг Суворова вдруг ошарашивает:
        — Только чтоб никакого спиртного, а то в прошлый раз опять...
        — Ну лёгкого-то можно! — ропщет народ.
        — Знаю я ваше лёгкое! — в сердцах отрезает она. — Сначала лёгкое, потом тяжёлое, потом — разврат!
_____________________________________________
Суворова, Карпыков, чай — и никакого разврата:

       Заходит после утренней планёрки замредактора Штарк со словами:
        — Поставь вот эту хрень сегодня в номер.
       И, поморщившись, объясняет:
        — Слишком уж говнистый автор. Задрал уже — когда его напечатают, да когда напечатают! Приткни его на какую-нибудь полосу, чтоб отвязался!
       Так всегда и пролезали вперёд — одни говнистые. Поэтому и газета была такая.
__________________________________
Мы со Штарком (он — со значком, а я — в правом верхнем углу):

       Влетает Карпыков и зовёт к себе в кабинет. Там — два раскрасневшихся посетителя, а посредине на стуле пиджак с выгорешим плечом. Карпыков тычет в прогоревшую дыру и в лоб задаёт вопрос — скажи, можно такой носить? Сходу не смикитив в чём подвох, отвечаю: 
        — Можно! Если на дыру пришить гусарский эполет.
       При этом один мужик начинает дико радоваться, а другой резко скисает, и моя аудиенция на этом заканчивается. 
       Позже Карпыков зашёл и растолковал. Застрахованный пиджак во время пожара прогорел, а страховая компания, вымерив размер дыры, заявила, что повреждено лишь 10%, столько и собиралась возместить. Потерпевший же доказывал, что у пиджака стопроцентная негодность, т.к. в нём на улицу не пойдёшь, и требовал полного возмещения ущерба.
       Наоравшись до одури и не прийдя к общему согласию, пошли за справедливостью к нам. И тут потерпевший на свою голову решил прибегнуть к хитрости — предложил пригласить первого попавшегося независимого «эксперта» и поступить так, как этому самому «эксперту» подскажет его здравый смысл. Да не на того нарвался.
_______________________
Застрахованный Карпыков:

       Опять в конторе разбор полётов по вышедшему номеру. С утра хвалили Карпыкова за репортаж с прошедшего в выходные праздника парашютного спорта, а к обеду за него же получал нагоняй. Т.к. в воскресенье было пасмурно, выл ветер, и Карпыков решил — хрен, мол, куда-то таскаться в такое ненастье, взял выданный ему листок с программой праздника и по ней в красках расписал отважно летающих под рёв самолётов парашютистов, ликующих зрителей, не забыл упомянуть и праздничную торговлю кулинаров.
       На деле же оказалось всё поперёк — только кулинары вышли на стадион со своими пирожками, парашютисты же с пилотами струхнули и не стали летать и прыгать в такую погоду.

       Утром поспешаю на работу, по пути увязался предводитель оппозиции Павленко. Вчера, грит, на митинге был ваш корреспондент, так пусть пишет всю правду. А то, грит, устроим пикет у вашей конторы.
       На работе объявляю, что оппозиционеры предупредили — если не напишете правду-матку, то придут морды бить. Зам. редактора Штарк грит: какую ещё матку? Всё как было, так и написал.
       Принесли из типографии страницу, для интересу дай, думаю, почитаю, что же там было. А там, не знаю, какими мыслями была забита башка у наборщицы, но она во фразе «духу солидарности» зачем-то в конце слова «духу» добавила ещё букву «я».
       Ну а дальше всё по старой схеме — вечером поржали, а с утра получали на орехи. Т.к. опять понадеялись друг на друга и не исправили.
________________
На боевом посту:

       Историка Роя Медведева знают все. Ну разве что кроме работников нашей типографии. Потому что в газетном заголовке фамилию они набрали с маленькой буквы. Получилось «Рой медведев в нашем городе».
       Полдня, глядя на приколотую к стене сигнальную полосу, контора веселилась. Особенно не вникнувшей в детали курьеру Нине Ивановне смешно было — что «медведи роятся». На что фотокор Бугаев её вразумлял, что, мол, с кем поведёшься...
       А наутро уже никому смешно не было. Т.к. поржать-то поржали, а исправить никто не удосужился. Так и пошло в печать.
__________________________
Держим оборону от медведей:

       Собираюсь на новую работу, дома наставления — ты ж смотри там. Ну, грю, как можно — это ж орган обкома партии!
       Приставили к Горбунову, чтоб вводил в курс. Досидели до конца рабочего дня, Горбунов разъясняет: сейчас «свежий глаз» придёт, и мы свободны.
       Это раньше должность была такая. Считалось, что народ за день притомится и становится не очень внимательным, может проморгать какие-нибудь ляпы в газете. Поэтому по очереди одного сотрудника назначали «свежим глазом». В его обязанности входило до вечера дрыхнуть, а потом прийти и высмотреть неутомлённым взглядом все ошибки.
       Правда выходило чаще наоборот — пользуясь свободным днём, народ его старался использовать более рационально. Некоторые даже до работы потом не дотягивали. Но за это и нагоняи хорошие были — вплоть до увольнения, что, конечно, дисциплинировало. Т.е. — старались приходить.
       В тот день «свежим глазом» был Семерьянов. Видим — лыка не вяжет, но соображает. Грит, у меня сегодня событие — в союз писателей приняли. Надо, грит, обмыть.
       Мы с Горбуновым стали вяло возражать, но он слупил с нас и подвернувшегося Бабина по рублю и через минуту вернулся с бутылкой. Ясно, что она у него сразу была, но даже для формалистики под лестничной площадкой минут пять постоять, будто куда-то бегал, тямы уже не хватило.
        — Гаврилыч, говорим ему, ты только по конторе не шарохайся и к корректорам не ходи — мы лучше сами тебе полосы принесём.
       Договорились, что он закроется на ключ и откроет только на условный стук.
       Принесли страницы, и стучали, и пинали в дверь — бесполезно. В замочную скважину видим — «свежий глаз» в отрубе. Пошли, как могли прочитали сами, но всё равно нужно, чтоб на каждой странице «глаз» расписался.
       С грехом пополам дошумелись — новая беда, не может вспомнить, куда ключ девался. И тут смекалка не подвела — стали ему подсовывать под дверь край газеты, он ставил свою каракулю, выдёргивали — и так все страницы.
       На этом первый рабочий день благополучно и закончился.
___________________
Семерьянов строчит: